Провокация потенциального пытколюба
Мастурбация / По принуждению / Фетишизм / ЭкзекуцияПознакомился Стас с ней на некоем специфическом региональном сайте вопросов и ответов, чем-то напоминающем небезызвестные Ответы.Мэйл.Ру, но, в отличие от них, существующем в отдельном доменном пространстве одной из республик бывшего USSR. Вследствие описанной специфики ресурса, собиравшаяся на нём аудитория была весьма невелика, ну а наиболее активных участников проекта вполне можно было пересчитать по пальцам.
Желание, впрочем, возникало у кого-либо редко.
Кем она была?
Поначалу для Стаса — просто одной из девчонок, чьи аккаунты ему нравилось подолгу вдумчиво изучать. Так же, как и на Мэйл.Ру, описанный выше виртуальный ресурс позволял не только задавать вопросы и давать ответы, но и переписываться между собой, вести онлайновые дневники, а также публиковать собственные фотографии.
Чем же она привлекла его внимание?
Вопросами.
Здесь, наверное, следует совершить небольшое отступление в сторону и аккуратнейшим образом расставить все точки над «i». Будучи обычным современным парнем, Стас, конечно, уделял толику внимания порнографическим литературным сайтам, включая и зачастую содержащиеся там рассказы рубрик «По принуждению» и «Экзекуция», но до определённого момента он всегда полагал описываемые в них женские типажи заведомо вымышленными. Проекции озабоченных фантазий воспалённого мужского мозга — что тут ещё скажешь?
Тем необычней было при изучении аккаунта некоей юной леди вдруг обнаружить изредка задаваемые ею вопросы не вполне невинного содержания.
О нет, сформулированы они были вполне благопристойно. Собственно, как иначе? Иначе б модератор снёс их.
И задавались они ею лишь время от времени, густо перемежаясь вопросами вполне обычного рода.
Под настроение.
«Следует ли Благородной Даме уметь терпеть боль?»
«Вы бы согласились иметь отношения с девушкой из строгой семьи, в которой практикуются телесные наказания?»
«Желание испытать боль ради любимого — нормально ли это?»
И ещё около десятка подобных вопросов.
Всё это столь совпадало со стереотипными шаблонами из определённых порнорассказов — про «девушку, которую в детстве чересчур строго воспитывали и которая стала возбуждаться от отцовского ремня» — что Стас даже заподозрил неладное.
Виртуал?
Приблизительно так ему поначалу и подумалось, мысль сия была вполне уместной в наше циничное время. Однако пристальное изучение фотоальбома позволило Стасу узреть светловолосую растрёпанную девчонку, на некоторых фотографиях как будто слегка заплаканного, но при этом парадоксально счастливого вида, причём фотографии эти — весь его постыдный многолетний опыт исследователя разных фотоальбомов говорил об этом — имели отнюдь не целлюлозно-журнальное происхождение.
Фотографии эти были отчётливо домашними, изображая одну и ту же девушку в разных интерьерах и разной косметике.
Одна из фотографий вообще поразила Стаса, будучи всё-таки максимально близкой к журнальным образцам.
Полуосвещённое помещение.
Роскошная блондинка с подведёнными помадой губами и ласковым взглядом.
Чёрное платье и прозрачно-тёмные колготки.
Эта вот прекрасная девушка хочет, чтобы край её восхитительного платья приподняли, чтобы её великолепные бёдра и непревзойдённые ягодицы исхлестали тонкими прутьями? Эта вот фея из пубертатной фантазии однажды позволит или уже позволяет кому-то наносить кончиком розги удары по интимнейшим её местам?
Не удержавшись, Стас ей написал.
Вряд ли стоит говорить, что именно. Стоит заметить лишь, что несколько коротких строчек несли в себе ноту сдержанного восхищения, восторженного возбуждения и боязливой надежды.
Ответ её содержал в себе снисходительное понимание — впрочем, лишь намёком, — и при этом прохладную осторожность.
Откуда ей знать, кто её собеседник?
Вдруг разоткровенничавшись — в припадке отчаяния, видать, — Станислав признался, что внешне и по сути не представляет собой совершенно ничего особенного. Чуть позже добавив, как бы в жалкой попытке компенсации сказанного, что зато готов абсолютно на всё — если у неё есть какие-либо невероятно грязные фантазии, которым бы она никогда не рискнула подвергнуть своего парня или вообще кого бы то ни было, то на нём, дескать, можно экспериментировать смело.
Неизвестно, повлияло ли на неё видение столь «многообещающей» перспективы.
Продолжая общаться в слегка осторожном и как бы даже застенчивом тоне — словно это не она размещала упомянутые выше вопросы — собеседница нерешительно назвала ему пространственно-временные координаты.
Место и время встречи.
~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
Звали её, как выяснилось, Настей.
Внешность её оказалась не особо отличающейся от увековеченного в памяти Стаса. Блондинка со слегка вьющимися золотыми волосами — и парадоксальными грустно-счастливыми глазами, выглядящими точь-в-точь так, как если бы плачущую девчонку кто-то сумел вдруг на миг рассмешить или как если бы она сама заставила себя улыбнуться через силу.
Признак смущения?
В первый момент девушка как будто действительно слегка оконфузилась, найдя Стаса глазами в оговоренном месте на перекрёстке улиц и не обнаружив в нём ни мускулистого атлета, ни хрупкого романтичного юношу.
Секундой позже, однако, она подошла и тихо поздоровалась. Ей вообще было свойственно говорить тихо.
Голос её при этом звучал странно; казалось, будто она умирает не то от стыдливого смущения, не то от сдерживаемого смеха. Удерживаемая ею на лице неестественно широкая улыбка только что ошпарившегося кипятком человека — улыбалась она, впрочем, одними губами, но Станислав не обратил на это особого внимания, так как никогда не считал голливудский стандарт улыбки обязательным, — лишь усугубляла двойственное впечатление.
Интересно, все мазохистки таковы?
Мягко держа его за руку, она вела его в неизвестном ему направлении по неизвестной ему улице.
— Скажи, — негромко произнесла она после длительного взгляда на него, как будто наконец на что-то решившись. — Какие фантазии... такого плана у тебя есть?
Стас посмотрел на неё.
— Ну, вот... — она чуть-чуть замялась, — что бы ты хотел... сделать с девушкой?
Ладонь Насти в его руке на миг слегка дрогнула. Словно паникуя. Если уж даже он сам не совсем доверяет ей, то насколько должна нервничать она, совсем юная ещё девушка, судя по паре вопросов, до сих пор жёстко зависящая от одобрения и неодобрения родителей, ведя в своё логово совершенно незнакомого парня с неизвестно каким содержимым ума и поверяя ему свои запретные тайны?
Стас успокоительно скользнул своими пальцами по её пальчикам. Что бы придумать?
Не то чтобы у него в голове не было фантазий. Но какая из них может хотя бы немного впечатлить девушку, фантазирующую на эти темы гораздо дольше Стаса, в то же время не создав у неё впечатления излишней психопатичности собеседника?
— Ты не обидишься? — тихо спросил он, пытаясь попасть ей в тон. — Ведь некоторые мои фантазии никогда даже и не думалось всерьёз воплощать. Поэтому они получились слегка... без тормозов.
Ладонь Насти чуть сжала его собственную.
— Не бойся.
Получив эдакий карт-бланш, он немного воспрял духом.
— Иногда я фантазирую, — тут Стас неловко сглотнул слюну, — о том, чтобы заключить девушку в оковы. Но не просто заключить, а чтобы она при этом была совершенно обнажена и чтобы цепи проходили через её соски, через ложбинку между грудями... а также — между её ног. — Он старался говорить медленно, тщательно отделяя каждые несколько слов друг от друга. — Чтобы цепи были чуть ржавыми, шершавыми от ржавчины... и туго натянутыми вокруг её тела. Чтобы малейшее движение тела девушки... или чей-то грубый рывок за отходящие в сторону концы цепочек... причиняли ей боль.
Настя чуть замедлила шаг. Пытаясь на ходу всмотреться в её черты лица и определить хоть как-то её реакцию, Стас сам снизил темп едва ли не сильнее её.
— А дальше?
— Завязать ей глаза. — Он немного помолчал. — Дразнить её подёргиваниями ржавых цепочек, чтобы она, не видя ничего, в то же время заходилась от боли... и от удовольствия... чувствуя, как цепи впиваются в самые деликатные её места.
Краем глаза он зорко оглядел окрестности. Хорошо всё-таки, что сейчас поздний вечер и пешеходов на улицах мало.
— Дёргая и отпуская цепь, натягивая и ослабляя, довести её... почти до самого предела напряжения. Почти к самому кульминационному мигу... Натянув цепь вновь, дразня с бешеной силой её плоть... сорвать с глаз девушки повязку. Позволив ей увидеть, — Стас облизнул губы, — что она находится и находилась большую часть всего этого времени прямо перед открытым окном, с широко распахнутыми шторами. Продолжая при этом поддразнивать её плоть... не внемля её широко распахнутым глазам и стоящим в них слезам...
Стас замолчал, спохватившись. Всё, теперь она точно посчитает его психопатом.
Рука Насти в его ладони вспотела.
— Прости, — поспешно сказал он.
— Скажи, — внезапно произнесла она после некоторого молчания, не отвечая ни словом на попытку принесения извинений. — А ты бы мог... то есть, ты бы хотел... ну... — Она сбилась и вновь на непродолжительное время замолчала. Кажется, даже чуть-чуть покраснев, хотя лёгкий румянец и без того выглядел постоянно присутствующим на её щеках. — Сделать это со мной?
Стас посмотрел на Настю, красивую девушку, пылающую стыдливо-сладкой пунцовой и идущую чуть впереди него.
Представил себе её нагой и в цепях...
— Очень.
Сжав слегка напоследок его ладонь, Настя выудила свою руку из его и развернулась к обшарпанной коричневой двери заброшенного подъезда. Судя по архитектуре, здание, которому принадлежал подъезд, было явно старинным, но его не реставрировали по меньшей мере со времён Петра.
Пальчик Насти коснулся нескольких кнопок кодового замка.
Квартира на третьем этаже, куда Станислава привела его проводница, также носила все черты старинной архитектуры с вытекающими отсюда последствиями в виде высоких потолков и просторных хорошо освещённых комнат. Судя по тому, как Настя замерла тревожно на миг у порога и как привольно пригласила Стаса внутрь несколькими мгновениями спустя, квартира эта отчасти принадлежала её родителям, но родители её в настоящий момент благополучно отсутствовали.
Первая же из комнат, где они оказались, показалась Стасу похожей на оранжерею.
Столько в этой комнате было дневного света — хотя и проходящего через разнообразные виды хранящего приватность полупрозрачного тюля на окнах. Столько в этой комнате стояло на полу, на столах и даже на паре стульев горшков с растениями.
Причём растения были крупными.
Настя встала прямо перед горшком с растением, показавшимся Стасу похожим на крапиву. Косвенно подтвердив его догадку, она дотронулась пальчиком до одного из его острых листиков и сразу же отдёрнула пальчик.
Повернулась к нему, со всё той же полустыдливой-полунаслаждающейся улыбкой и тем же румянцем на щеках.
Стас непроизвольно окинул её взглядом с головы до ног.
Её светлые волосы. Её чёрное кружевное платье с белым передником и белыми рукавами, цветовой гаммой своей почему-то чуть напоминающее о школе. Её туго обтянутые золотистыми колготками бёдра.
Её колени, только что занятно-искушающим образом пододвинутые ею одно к другому.
Её ступни в ажурных босоножках.
Настя застенчиво улыбалась, ожидая окончания осмотра.
Застенчиво ли?
— Знаешь, — тихо произнесла она, — чем я люблю иногда заниматься тут, в этой комнате?
В её и без того сложной улыбке, содержащей смущение и странное удовольствие сразу, как будто появилось нечто третье, острая ирония или самоирония над самою собой, рассказывающей практически незнакомому человеку подобные вещи.
Саморазоблачительное наслаждение мазохистки?
— Я подхожу к кусту крапивы и низко нагибаюсь над ним, практически обступив горшок ногами с разных сторон. — Признавшись в этом, Настя облизнула губы. — Приподняв выше платье, я сажусь на корточки, так, чтобы острые листики крапивы чуть-чуть щекотали мои коленки, щекотали... внутреннюю поверхность бёдер. Иногда, наклонившись ближе, я почти обнимаю её стебли коленями... бёдрами... чуть выпрямляюсь и тут же снова нагибаюсь, ощущая, как жгучие шипы царапают... почти вонзаются... в мою кожу...
Рот Стаса невольно приоткрылся.
— Тебя... на этом... ловили когда-нибудь? — пересохшими губами спросил он.
Сам не зная, почему. Может быть, потому что на миг её рассказа ему самому вдруг захотелось оказаться среди ловцов.
Настя едва заметно с той же улыбкой покачала головой.
— Нет. Мне, — она ещё более снизила голос, — иногда самой хотелось... чтобы меня... застукали. Пару раз я... специально... оставляла дверь открытой. Обнимая коленями стебель крапивы... говоря себе, что его флюиды сводят меня с ума и я... сделаю всё, чего эти флюиды от меня потребуют.
Последние слова девушка перед ним почти что прошептала. Он поймал себя на том, что практически не дышит.
— Один раз я, — призналась Настя, почему-то едва заметно прищурившись, — даже расстегнула спереди платье... и почти легла... обнажённой кожей... на обжигающие пламенные стебли. Кончики листьев вызывали дикую боль в сосках, а касания шипов в нижней части стеблей жгли нестерпимым огнём между ног, — Настя сглотнула слюну. — Я полуприседала и полувыпрямлялась, едва удерживаясь от того, чтобы не сдавить бёдра, зажав между ними до хруста искушающий стебель... осознавая при этом, что если кто-то войдёт — мне конец.
Настя немного помолчала, зардевшись.
— Мысль эта просто по-ненормальному завела меня... и я... целиком... сбросила с себя платье. Прижалась к колючим стеблям, обхватила их бёдрами... как шлюха, как сумасшедшая, как ведьма, обхватывающая бёдрами помело... застонала так, что мой стон, по идее, должен был быть слышен на всю квартиру, мысленно уже видя, в каком обличье меня обнаружат... но никто так ничего тогда и не заметил.
Стоящая перед Стасом девушка перевела дух, явно заведясь от своего собственного рассказа.
И эту-то девушку он хотел удивить скучной фантазией о цепях?
Невероятно.
— Тебя действительно требуется наказывать. — Стас не отводил от неё взгляда. — Чтобы воспитать Благородную Даму, необходима физическая боль.
Это он просто процитировал один из её вопросов на интернет-сайте, придав ему утвердительную форму.
Но Настя кивнула.
Чуть переступив с ноги на ногу, так что одно из её восхитительных бёдер, обтянутых золотистыми колготками, слегка потёрлось об другое.
Глядя на них, Стас невольно представил себе, как задирает подол её и без того не слишком длинного чёрного платья ещё выше, обнажая эти великолепные бёдра до самого конца и спустив вниз тончайшую материю золотистых колготок, после чего проходится по ним занозистым пучком крапивы.
Следом представилось, как пук в его руке чуть поворачивается и без всяких скидок на снисхождение и на медицинские резоны входит отвесно в пещерку меж её бёдер.
Как можно сильнее.
— Мне необходима боль.
Взгляд Насти был прям, а почти неугасимая улыбка на лице стала вдруг особо напряжённой, утрированной, словно девушка сознавалась на этот раз в чём-то особенно нелицеприятном.
Стоит ли Стасу пытаться скрыть от её бдительных глаз бугор на собственных брюках?
Нет, определённо нет.
— Мне необходима власть. Чья-то властная рука, которую нельзя было бы ни о чём умолить. Рука, которую нельзя было бы остановить.
Она неотрывно смотрела на него.
— Рука, которой можно верить.
Стас лишь молчал, купаясь в идущих от девчонки эманациях. Ощущения были опьяняющими.
— Знаешь, чего мне... иногда... хочется? — Она опустила взгляд и тут же снова подняла его на Стаса. — Одна из тех грязных фантазий, о которых ты писал в своём письме... то, о чём я часто фантазирую, но никогда никому бы не сказала.
Глаза Насти блестели как два ёлочных шарика.
— Чтобы осуществить подобное, необходимо... доверие.
Молча глядя на Настю, он задался про себя вопросом, что же за фантазию она составила в уме. Что-то невероятно извращённое, вроде совокупления под музыку со всеми тараканами в квартире?
— Никаких... особых заворотов, — шепнула она. Словно прочтя его мысли. — Никаких специальных цепей. Или крапивных стеблей. Всё предельно примитивно. Именно поэтому я бы никому никогда о том не сказала.
Она чуть переступила с ноги на ногу. Пристально глядя на Стаса, облизнула губы.
— Допрос. Пытка пленницы, нагой, прикованной наручниками за руки и за ноги, раскоряченной в непристойной позе. Ты... скажи. Тебе когда-нибудь хотелось этого?
— Да, — с выдохом вылетело из него.
Настя полуобернулась в сторону ближайшего растительного горшка, встав ко Стасу в профиль и поставив мысок туфли на краешек горшка таким образом, что колено её изогнулось.
Проведя рукой по колену до самого края платья, не остановила ладонь и позволила подолу задраться под её действием.
— Применение паяльника, — произнесла она, пряча от него глаза и проводя ладонью по вышеозначенному маршруту ещё раз. — Самое вульгарное, самое пошлое из всех пыточных применений, которое только может придумать мужской мозг.
Есть ли у неё под колготами бельё?
— Минуту. — Стас с трудом оторвался от зрелища. — Паяльник, это...
— Именно.
На её зарумянившемся лице вновь на миг возникла странно-неловкая улыбка — то ли самоирония, то ли стыд, то ли мазохизм — и тут же исчезла.
— Пленница, скованная по рукам и ногам, — нерешительно произнесла Настя, смущённо переплетая пальцы рук между собой. — Нагая, с заклеенным ртом и с включенным паяльником между ног... совершенно беспомощная. Правда, паяльник чуть подремонтирован, чтобы нагреваться медленней обычного.
Настя уронила взгляд и тут же вновь подняла его.
— Ей останется лишь... — она сглотнула слюну, — полагаться на милость палача. С ужасом ощущая свою беспомощность... надеясь, что металл покинет её лоно раньше, чем... в нежных тканях произойдёт ожог или... или обугливание.
От таких перспектив, хотя касающихся и не его, Стасу стало несколько дурновато.
— А как я определю, что происходит?
Кажется, в горле у него пересохло.
— Никак.
Девушка со страдальчески-умиротворённым взглядом смотрела прямо Стасу в глаза.
— В этом и суть. Как извлечь его... не слишком рано... и не чересчур поздно. Тебе можно доверять?
Она взмахнула ресницами.
По голове Стаса прошли мурашки. Ему стало ясно: он имеет дело не просто с мазохисткой, а с самой натуральной сумасшедшей.
Её заводит боль.
Её заводит риск.
Она перепробовала, в рамках этих извратов, вероятно, всё или практически всё. Теперь она ставит на карту никак не меньшее, чем свои внутренние органы, только для того, чтобы завестись от осознания, что вся судьба её в руках у малознакомого чудака.
И пусть она сколько угодно спрашивает «Тебе можно доверять?» — делая вид, что узрела в нём достойную доверия силу, — в действительности её заводит нечто совершенно иное.
То, что ему н е л ь з я доверять.
Стас заглядывает прямо в её сверкающие, подобно двум чуть-чуть подтаявшим сосулькам, серовато-голубоватые очи.
— Как своим глазам.
«Ты ведь желаешь услышать от меня именно это?»
Вновь взмахнув своими очаровательными пушистыми ресницами, одарив его всё той же полусмущённой и при этом уже содержащей некий провоцирующе-искушающий подтекст улыбкой, Настя не спеша обращается к двери. Следуя за ней из комнаты в комнату, Стас поймал себя на том, что не отводит взгляда от её плавно покачивающихся бёдер, словно загипнотизированный, введённый в транс этим мерным покачиванием и прикованный невидимой цепью к этой девушке и к её манящим ягодицам.
Замирает Настя лишь у широкой лежачей деревянной доски с несколькими торчащими из неё в разных местах дуговыми металлическими полукружиями.
Она поворачивается.
Губы её почему-то слегка подрагивают.
— Помоги мне, пожалуйста. — Закусив губу и полуобернувшись в сторону, Настя указывает на молнию.
Потянувшись рукой к язычку и чуть потянув за него, спустя несколько мгновений Стас наблюдает, как прекрасное чёрно-белое платье намекающе школьных тонов неспешно соскальзывает с обворожительного тела девушки, сегодня впервые увиденной им.
Созерцая, как она, полусогнув колени, делает шаг вперёд и выходит из сброшенного на пол платья, как она, полуприсев на корточки, проскальзывает собственною правой рукой под резинку своих золотистых колготок и словно бы в рассеянной задумчивости проводит ладонью по не прикрытой бельём ягодице — чтобы мгновением позже приспустить резинку колготок ниже талии, — Стас вдруг осознаёт, что в этот момент, пожалуй, вполне способен и даже в силах овладеть нагою девушкой в шаге впереди помимо её воли. Осмелится ли она как-то противостоять ему или впоследствии кому-либо пожаловаться на это, учитывая характер только что прозвучавших перед ним откровений?
Тем не менее он как автомат остаётся недвижно стоять на месте.
Настя выпрямляется.
Шаг в сторону низенькой эмалированной тумбочки. Скрежещущий звук выдвигающегося верхнего ящика.
Настя возвращается неспешно к деревянному ложу; глаза её загадочно блестят. В руках её — четыре пары никелированных новеньких сверкающих наручников.
Зачем так много?
Опустив изящную ступню на дальний край четырёхугольного деревянного ложа, обладательница бесподобной фигуры и весьма извращённых фантазий перемещает следом вторую ступню и опускает на явно шершавую прохладную поверхность свои скульптурные ягодицы.
Лёгкий металлический щелчок — и наручник обхватывает браслетом стройную ножку, другим браслетом обхватывая ржавый полукруг, выступающий из деревянного ложа. Следующий щелчок — и та же участь постигает иную ногу, для чего её обладательнице приходится изо всех сил вытянуть ступню в сторону, растянув свои ножки чуть ли не под прямым углом, чтобы наручники смогли соединить её с другим ржавым полукружием.
Только теперь Стас понял, почему доска столь широка и почему выпирающие из неё по углам полукружия так далеки друг от друга.
Со знакомым звонким звуком наручник защёлкивается сперва на дальнем правом ржавом полукружии, затем на её правой руке. Вытянув до предела левую ладонь с последней парой наручников к четвёртой ржавой дуге, Настя смотрит на него.
— Помоги...
Ощущая головокружение, он тем не менее делает шаг вперёд. Чувствуя при этом тепло руки Насти и стараясь не сводить взгляд с её настороженных глаз, последними двумя металлическими щелчками окончательно соединяет её с дугами по углам ложа.
В свою очередь не сводя со Стаса взгляда, Настя облизывает губы. Дыхание её явно чуть тяжелеет.
— Там... — Голос её так тих, что слова еле-еле удаётся уловить. — В верхнем ящике...
Несколько его шагов к тумбе.
Полоска клейкой белесой ленты, в просторечии именуемой лейкопластырем. Миниатюрные аптечные ножнички, предназначенные для последующего разрезания оной.
И паяльник.
Держа в руках вышеперечисленные предметы домашнего быта, Стас размеренными шагами приближается к своей прекрасной пленнице. Та следит за ним затравленным взглядом, видимо, заранее настраивая себя на мысль о пребывании в плену у суперзлодея.
Попытка с приличествующим образу коварством усмехнуться:
— С чего начнём?
Глаза её не просто просят.
Они умоляют.
— Пластырь...
Прямо под её пристальным взглядом — под взглядом скованной по рукам и ногам совершенно нагой девушки — Стас с предельно неторопливым и расчётливым видом отделяет от длинной белой полосы примерно десятисантиметровый отрезок.
Щёлк.
Быстрое движение руки — и липкая полоска белесой ленты заклеивает даме губы. Остаток лейкопластыря отправляется до поры в карман его брюк, так же как и миниатюрные ножнички.
Стас готов был поклясться, что Настя при соприкосновении губ с пластырем как будто сама специально вытянулась ему навстречу.
Смотря ей в глаза, он вслушивается в её вдруг замедлившееся дыхание, переводит взгляд на её мерно поднимающуюся и опускающуюся грудь. Вдруг осознав, что девушка эта находится теперь целиком и полностью в его распоряжении по крайней мере на ближайшие часы, даже если ей не слишком понравится то, что Стас будет с ней совершать, или если она вдруг внутри себя передумает. Мысль эта вызывает странный сладкий озноб.
Безнаказанность.
Чувство это накатывает такой пьянящей волной, что он вытягивает руку вперёд и как ни в чём не бывало по-хозяйски проводит ладонью по её груди.
Вспомнив о мазохистских наклонностях девушки, сильно щипает её за левый сосок.
Настя тяжело дышит, слабо шевеля ресницами; краем глаза он улавливает блеск пота, выступившего на её бёдрах.
Минуту, а пот ли это? И на бёдрах ли?
Через секундное усилие над собой, необходимое, чтобы напомнить себе о возможности и праве совершать над сей Благородной Дамой всё, что заблагорассудится, Стас переводит ладонь с её груди на её трепещущий живот и ведёт руку ниже.
Чувствуя влагу и при этом чуть ли не опаляющий жар в глубине меж половых губок. Ого, а девушка сумела разгорячить себя без помощи электротехнических инструментов.
Чуть-чуть поддразнивает складочки её клитора пальцами. Погружая кончики пальцев вглубь — с любопытством исследователя, едва ли не впервые заполучившего на свой лабораторный стол девушку в столь удобной для трепанационных опытов позе. Погружая — и тут же извлекая. Теребя ими маленькое сладкое уплотнение в складочках плоти. Проводя кончиками пальцев по краям кожаного треугольничка и половых губ.
Настя смотрит на него.
В глазах её — напряжение и будто бы даже лёгкий страх; невозможно понять, настоящая это эмоция или наигранная — во имя пущего возбуждения.
Взгляд её упирается в паяльник в его левой руке.
— Тебе нравится боль, не так ли? — Стас чуть улыбается. Пытаясь казаться похожим не то на Ганнибала Лектера, не то на визиря Джафара. — Что же, ты её получишь. Больше боли, чем могла когда-либо даже себе вообразить.
Игра должна происходить до конца, нравится она ему или нет. Если он разочарует Настю, следующей встречи между ними не будет. Впрочем, сейчас Стас уже заведён настолько, что не может с чистой совестью сказать, чтобы происходящее ему не нравилось.
Он касается металлическим кончиком паяльника, этого странного Настиного фетиша, её роскошных грудей. Настя вздрагивает от прикосновения хладного металла; соски её, и так явно заострённые, кажется, достигают в этот миг ещё большего напряжения. Неторопливо следуя холодным металлом сверху вниз, от ложбинки между грудьми по стыдливо втягивающемуся от металлического касания животику, Стас проводит кончиком технического инструмента по треугольничку клитора.
— Тук-тук.
Пару раз ткнувшись в половые губы, будто бы пытаясь получить приглашение на вход, пару раз описав кончиком паяльника смущённо-нерешительную полудугу вокруг них...
...резким рывком вдруг вгоняет его вглубь.
Настя широко распахивает глаза.
Пластиковая ручка отпущенного Стасом паяльника некоторое время покачивается взад-вперёд — покачивается вместе с самим электроприбором, погружённым в глубины самого сокровенного. Затем с глухим стуком падает на деревянную поверхность меж её невольно раздвинутых бёдер.
Сам паяльник, тем не менее, в основном остаётся внутри.
— Ну-ка, где тут у нас электрическая розетка? — Стас осматривается. — Ага, совсем рядом на полу. Предусмотрительно.
Вгоняем штепсель в контакты. Разогнувшись и развернувшись обратно к ложу, видим, что на рукоятке паяльника загорелась тусклая алая лампочка.
— Превосходно.
Ещё немного, и Стас действительно ощутил бы себя самым натуральным злодеем.
— Excellent.
Не потереть ли ему ладони?
Настя между тем чуть-чуть перемещает бёдра, пытаясь то ли слегка сдвинуть их, то ли слегка раздвинуть, что слабо удаётся ей ввиду её своеобразного положения морской звезды. Немного сгибает колени, тут же разгибая их вновь.
Нерешительно смотрит на него.
В глазах её видится некая внутренняя борьба. С некоторым удивлением Стас замечает на её лбу выступившую испарину.
— Неужели больно? — Изображая притворное сочувствие, он проводит ладонью по её лбу, по её волосам, собирая пот. — Терпи. Благородная Дама должна терпеть боль, не так ли?
Говоря это, он и сам уже не в силах мысленно отделить себя от надетой им маски обходительного палача.
Настя несколько мгновений и вправду мирно лежит; лишь грудь её мерно вздымается и опускается, движимая тяжёлым дыханием. Видимо, боль от паяльника пока была не столь уж и сильной или вообще лишь померещилась ей. Однако мгновением позже из уст её, заклеенных пластырем, вырывается протестующий стон.
Она чуть подёргивается в оковах, согнув и разогнув колени, попытавшись вытолкнуть паяльник из себя.
Протянув руку вперёд, Стас поправляет паяльник.
Может быть, пора его уже вытащить, прекратив игру? Баланс между «не слишком рано» и «не слишком поздно» соблюдён?
Или уже нарушен в сторону второго?
Настя меж тем дёргается в оковах на своём ложе всё сильнее и сильнее, напрягая что есть сил мускулы коленей, на лбу её уже видны крупные капли пота.
Брюки Стаса меж тем, кажется, готовы с треском разорваться на лоскуты от внутреннего давления.
Что это с ним?
Тяжело дышащая, стонущая, раскрасневшаяся, извивающаяся от боли девушка на миг встречается с ним взглядом.
— Мм-м-мм!!...
Не в силах отвести взгляд от её полных страдания глаз, он тянет руку к пластиковой ручке паяльника...
...и, вдруг, неожиданно для себя самого, вместо того, чтобы с предельно быстрой скоростью извлечь его, загоняет его глубже.
В горле Насти звучит совершенно нечеловеческий, больше схожий с животным рыком стон. Конечности её распрямляются до предела, словно стремясь любой ценой отдалить тело от ложа, она фактически делает «трапецию» или «мостик» — или как там называется эта гимнастическая стойка на четвереньках спиной вниз? Спина её при этом выгибается дугой наизнанку, а великолепная грудь оказывается едва ли не под самым носом у Стаса.
Что он делает?..
Рывком углубив в неё паяльник ещё дальше, дёрнув им сильнее, вновь и вновь, фактически насилуя её куском раскалённого металла, свободную руку он непроизвольно тянет вниз, к очагу невероятного напряжения, угрожающего разорвать изнутри синюю ткань синтетических брюк.
Словно при просмотре порновидео.
Только вот сейчас перед ним в муках корчится, помирая от нечеловеческой боли, не специально нанятая порноактриса, а реальная живая девушка.
Р е а л ь н а я.
Ж и в а я.
Осознание это проходит через Стаса электрической искрой, чуть не заставив его выгнуться в судороге вслед за Настей.
Следом за судорогой безумного наслаждения, однако, приходит отрезвляющий холод понимания.
Ужас.
Что же он натворил?
~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
Словно ударенный током, Стас в панике выдернул паяльник из тела Насти, непроизвольно ожидая увидеть что-то алое, мерзкое и запёкшееся на его металле. Паяльник, однако, просто поблескивал чем-то влажным, словно от погружения в воду.
Спокойно опустившись всем выгнутым секунду назад телом обратно на деревянное ложе, Настя глубоко вздохнула. На губах её — насколько тем дозволял свободу лейкопластырь — появилось что-то вроде горькой улыбки.
Что Стаса, мягко говоря, удивило.
Она теперь, возможно, инвалид до самого конца жизни — и она ещё улыбается?
Глядя на него, она едва заметно двинула левой рукой — и прозвучал лёгкий металлический щелчок.
Стас моргнул.
Дужка наручника на её руке была теперь разомкнута.
Звук нового металлического щелчка освободил вторую руку. Присев, Настя принялась освобождать от оков свои изящные ножки. Получается, она в любой миг могла освободиться благодаря секрету в наручниках?
Терпя при этом дикую боль?
Стас перевёл взгляд на паяльник в своей руке. И, не веря своей мысли, чуть коснулся его пальцем.
Металл был едва-едва тёплым.
Проверка?..
Он перевёл взгляд обратно на Настю, эту гениальную актрису, в настоящий момент как раз освобождающую от пластыря губы. Видимо, взгляд Стаса выражал в достаточно полной мере всю гамму чувств, начиная с желания уйти в монастырь и заканчивая намерением немедленно выйти на улицу и разбить себе голову об ближайший фонарный столб.
Что же сказать вслух, он совершеннейше не представлял.
— Прости. — Больше просто ничего не пришло на ум. — Я пойду?
— Если хочешь.
С той же наполовину горькой, наполовину торжествующей улыбкой на лице Настя сделала пару шагов в сторону, наклонившись за своими золотистыми колготами.
Невольно Стас на миг вновь залюбовался ею.
— Прости. Действительно прости, я...
— Брось. — Грустная улыбка её, словно в гротескной попытке утешить, стала чуть шире. — Было бы удивительным, если бы ты сумел в первый раз удержать себя в руках. И, в конце концов, хуже было бы, если б ты оказался смертельно боящимся причинить девушке хотя бы малейшую боль.
Услышав от неё эдакое, он не поверил своим ушам. Взглянул ей в глаза.
— То есть... ты... я... ты меня прощаешь?
Подойдя на несколько шагов к нему, уже застегнув на себе до конца молнию своего чёрно-белого платья, Настя чуть наклонила голову и коснулась губами его подбородка.
— Знаешь... там, на доске, я представляла себе, будто всё происходит по правде. Ощущения были просто сумасшедшими. Может быть, — сладко выдохнула она, — когда-нибудь я позволю тебе сделать это на самом деле.
Он промолчал в смятении чувств.
Ощущая, что в брюках его вновь начинает пробуждаться уснувшая было сила. Организму его явно хотелось завоевать в полной мере доверие этой девчонки, но не для того ли, чтобы злоупотребить им? Что будет, если она когда-нибудь в далёком будущем доверится Стасу, скуёт себя настоящими цепями и даст ему настоящий паяльник?
Пытаясь отогнать глупые неуместные мысли, но чувствуя при этом возрождающуюся выпуклость на брюках, Стас проговорил:
— Мне неудобно перед тобой. Если б я мог хоть чем-то загладить свою вину. Хоть что-то сделать.
Она пощекотала кончиком носа его ухо.
— Вообще-то, — шепнула она, — у меня есть ещё одна фантазия. Мне бы хотелось проделать с парнем... то же, что ты проделал со мной... тем же паяльником. Но только если ты согласен...
Стас посмотрел сперва на бутафорский паяльник, потом на Настю. Мог ли он отказать девчонке, которую чуть не выжег изнутри?
Не говоря уже о том, что иначе ему никак не завоевать до конца её драгоценное доверие.
Просто необходимое ему.
— Давай.
Настя легко поцеловала его в щеку.
— Пошли.
Она упорхнула в соседнюю комнату. Следуя за ней и невольно удивляясь, сколько же комнат тут оборудовано под прихоти Насти, — хотя пока его глазам по сути предстала лишь одна, комната-оранжерея могла и не иметь отношения к Насте, — Стас увидел нечто наподобие довольно толстой, вертикально установленной и прочно укреплённой пластмассовой доски немного гитарообразного вида с небольшим отверстием в нижней части и несколькими механическими зажимами в разных местах внизу и вверху.
Предназначение доски было очевидным.
Становись вплотную к ней и помещай конечности в специально заготовленные зажимы. Форма доски такова, что тело твоё приникнет аккурат к ней.
Точь-в-точь по контурам.
— Разденься, — Настя облизывала губы, поглядывая на него. Создавалось ощущение переполняющего девчонку странного бодрого мандража.
Чувствуя подкатывающий к горлу приятный комок, Стас снял с себя синюю футболку. Наклонившись, расшнуровал и снял обувь, смущённо вспомнив, что, подобно чукче из анекдота, так и не удосужился снять её после входа в квартиру. Следом освободился от носков. Замявшись, тем не менее он буквально силком заставил себя избавиться от брюк и от нижнего белья.
То, что прежде было сковано тканью плавок и брюк, получило вольную на глазах у Насти.
Стоя босиком на прохладном полу, Стас отвёл взгляд в сторону, отчётливо понимая, что ей теперь открыто не только его состояние, но и все физические недостатки. Хотя и говоря себе, что на такой стадии знакомства внешность уже вряд ли может что-то испортить, он всё же ощущал стыд.
Настя тем временем не спеша подошла к Стасу.
Пальчики её коснулись...
Он чуть не застонал.
— Подойди к макету, — негромко велела она. Вот, значит, как она зовёт эту доску — «макет». Интересно, чего «макет» и почему?
Глаза её блестели.
Он послушно сделал несколько шагов вперёд по немного пыльному полу, собирая грязь нагими ступнями. Прижавшись голой спиной к холодной пластиковой доске, услужливо разместил ноги и руки в явно приготовленных для этого зажимах.
Щелчок.
Серия щелчков, начиная сверху и заканчивая самым низом, по воле Насти оковывает Стаса по рукам и ногам. Выпрямившись, она наделяет его неожиданно жарким поцелуем прямо в губы.
То, что при этом совершают с ним где-то внизу её невероятно проворные пальчики, ощущается едва ли не сильней.
— Я сейчас вернусь. — Она отступает на шаг, улыбнувшись. — Думай обо мне.
Исчезнув за дверью, Настя оставляет его наедине с собой и со своим сумасшедшим состоянием. Чуть не застонав от невозможности даже высвободить руку, Стас старается дышать глубоко и свободно. Возбуждение начинает иссякать, но тут же возникает внутри вопрос, хотела ли этого Настя? Её «думай обо мне» нельзя ли истрактовать как приказ поддерживать пыл?
Её нежные гибкие пальчики, её сладкие губки. Интересно, её язычок так же игрив, как и пальчики?
Тут уже непроизвольно дёргаются его бёдра, пытаясь сжаться.
Увы, оковы на ногах размещены чересчур мудро.
Настя не задерживается надолго и возвращается раньше, чем Стас успел бы начать волноваться или ему в голову начали бы приходить странные мысли. Тихо смеётся, прикрыв рот ладошкой и глядя на его ещё активные — или даже более активные? — причиндалы.
Держа в свободной руке прекрасно знакомый Стасу предмет технического инструментария.
Паяльник.
С загадочной полуулыбкой проведя меж губ кончиком языка, Настя приседает на корточки и что-то ищет в его брюках. Перебирая содержимое карманов, откладывает в сторону ненужные ей ключи и телефон. Наконец она распрямляется, и на ладони её — полоска лейкопластыря и аптечные ножнички.
Взмах ножничками.
Небольшой отрез белесой ленты заклеивает Стасу рот.
Надёжно.
— Знаешь, чего б мне хотелось? — произносит она, на мгновение приникнув к нему и потёршись кончиком носа о его шею. — Мне нравится боль. Но не только боль. Мне нравится определённое отношение к боли.
Она приобнимает Стаса, заглянув ему в глаза и заведя руку с паяльником ему за спину.
— Которое редко встречается.
Кончик холодного металла касается его ягодиц, заставляя одну из них вздрогнуть. Так вот, значит, зачем в нижней части доски имелось отверстие?
— Которое так хочется воспитать в ком-то.
Кончик холодного металла словно танцует вокруг его заднего прохода, пресловутого анального отверстия, выписывая там виражи, но не решаясь заглянуть внутрь.
— Расслабься, — шепчет Настя.
А, что он теряет? Это же бутафория...
Словно пытаясь клюнуть Стаса пониже спины, паяльник несмело тыркается кончиком в закрытую обычно лазейку. Тыркается ещё раз. Он изо всех сил пытается расслабить сфинктеры, но чувствует, что, в сочетании с проникновением туда куска металла, это может привести к немного неаппетитному итогу.
Зря он сегодня завтракал.
И вчера ужинал.
Зря.
— Не стесняйся, — вновь шепчет Настя. Голос её то становится выше, то падает; кончик паяльника меж тем выписывает круги уже внутри самого анального отверстия, почти на входе, то погружаясь глубже, то выныривая вновь. — Если немного выйдет...
Он зажмуривается. В очередной попытке расслабиться окончательно.
Вытянутый кусок металла понемногу проникает вглубь, явно вытесняя притом и частично выталкивая наружу — Стас стыдливо зажмуривается ещё крепче — капли жидковато-коричневой массы. Как бы в награду за каждый выигранный сантиметр — и словно желая помочь в борьбе со стыдом — Настя прижимается к нему теснее, на радостях сызнова целуя его.
Кончики пальцев её свободной руки при этом вновь чуть-чуть проскальзывают по навершию его боеголовки.
Насколько вошёл паяльник?
По ощущениям мнится, что он вот-вот выйдет из его живота, но ощущения могут обманывать, а Стас феноменальный паникёр. Однако если бы оказалось, что паяльник не вошёл в него целиком, Стас очень бы удивился.
— Нравится? — сладко выдыхает Настя. Паяльник в её руке совершает волнообразные, ввинчивающиеся движения, то проникая чуть дальше, то отступая на миллиметр, но в целом скорее просто массируя его изнутри.
Он утвердительно мычит.
Не уточняя, что именно нравится — ввинчивающиеся движения Насти, близость её губ и её тела, касания её игривых пальчиков.
Нравится, и всё.
Чуть отстранившись, она на несколько мгновений скрывается у него за спиной, после чего Стас слышит серию пластмассовых щелчков и лёгкий скрежет.
— Закрепила паяльник на специальной подставке за рукоятку, — улыбается Настя. — Чтобы ни в коем случае не выпал.
Отойдя от него на
пару шагов, она рассматривает его практически хозяйским взглядом.
В её блестящих глазах и в улыбке её Стасу видится нечто такое, что ему уже несколько не по нутру.
Но что он может поделать?
Полуприсев на колени у его брюк, она вытягивает руку вниз и в ладони её оказывается Стасов мобильный телефон. Выпрямляясь, она одним движением пальца опытного мобилографа включает фотокамеру и наводит на него крохотный объектив. Лёгким покачиванием телефона она явно добивается наиболее подходящего баланса света и тени.
Стасу знакомы её движения, он и сам чересчур часто в своё время использовал телефон в качестве фотокамеры.
Он бы закусил губу, если б мог.
Слышится щелчок затвора фотоаппарата, имитируемый динамиками телефона. Чуть-чуть закусив губу — ей-то не мешает пластырь — Настя слегка меняет положение телефона и раздаётся новый щелчок.
Увековечивающий на фотоматрице изображение совершенно обнажённого и немного ёжащегося от холода парня, скованного по рукам, ногам и подмышкам — хорошо хоть благодаря ракурсу съёмки не видно паяльника — с ленточкой лейкопластыря на рту и со всеми признаками определённого физического возбуждения.
Весь дрожа от озноба и некоторой опаски, Стас вдруг обнаруживает с изумлением, что по крайней мере части его организма не холодно.
Той, куда вошёл паяльник.
— Ммм-мм-мм?..
Беспомощный взгляд на Настю.
— Что-то не так? — Она чуть поворачивает телефон и делает ещё один снимок. — Мне казалось, что тебе нравится твоё нынешнее положение.
Она улыбается; в глазах её словно стоят две искринки. Температура сзади медленно, но неуклонно растёт.
Что происходит?
Паяльник же был бутафорским? С другой стороны, оковы тоже были бутафорскими, но здесь она использовала уже другие оковы, и где гарантия, что она точно так же не подменила паяльник?
Стас мычит вновь.
— Мне думалось, что тебе нравится боль. — Настя, никуда не спеша, продолжает делать снимок за снимком. — Ты с таким неподдельным удовольствием рассказывал о ней.
Новое наведение фотообъектива на цель.
— И слушал...
Ещё один щелчок.
— И даже причинял.
На миг остановившись, то ли ради передышки, то ли ради пристального взгляда на него, Настя облизывает губы. Лицо её и её румянец выдают в очередной раз уже не однажды виденную Стасом трудноизъяснимую смесь смущения и радости.
Ему уже не до смеха.
Ощущение нагревающегося металлического столбика внутри становится попросту физически дискомфортным.
Стас дёргает ягодицами, пытаясь избавиться от него.
— Какой глупый, — комментирует со всё той же прилипшей к лицу улыбкой Настя, делая очередной снимок. — Так ты только загонишь его глубже в себя.
Мычание, исполненное боли.
Конечно же, всё произошло именно так, как предсказала стоящая перед ним девчонка.
— Ты не сопротивляйся. Расслабься.
Глаза Насти уже не просто блестят. Они сияют как две звезды.
— Тебе понравится.
Он пытается отдалить свой зад как можно дальше от пламенного столба внутри него, выгнуться, оторвать своё тело от прочной пластиковой доски, но проклятые оковы на руках, ступнях и коленях не позволяют ему отклеиться ни на сантиметр от ненавистного ложа, не позволяют даже выгнуться дугой, как в актёрском своём лицедействе около получаса тому назад проделывала это Настя.
Сдавленный хрип.
— Неужели же так больно? — театрально огорчается Настя, явно кого-то копируя. — Hастоящий джентльмен просто обязан уметь терпеть боль.
Не слушая эту сумасшедшую и даже не тратя энергии на мысленное выдумывание для неё ругательств, Стас с бешеной скоростью раскачивает оковы, проверяя их на прочность, пытаясь расшатать их любой ценой.
Одно за другим.
Одно за другим...
...Плевать, что это невозможно. Осуществить это — его единственный шанс...
Ещё один хрип...
На полу перед ним — лужа.
Естественно, ему уже давно не до контроля сфинктеров, как мочевых, так и каких бы то ни было вообще, но мочевой путь по крайней мере не блокируется паяльником.
Ладонь Насти проворно ловит его за подбородок.
— Что, неужели никак не удаётся заполучить удовольствие? — Она явно наслаждается самим видом Стаса, его непрекращающимися судорогами, двумя каплями пота, стёкшими вниз по коже прямо под её положенной ему на грудь рукой. — Ну а если немного подсластить пилюлю?
Ладонь её опускается вниз...
Что, естественно, бесполезно, совершенно бесполезно; даже сами действия её Стас фиксирует лишь краем сознания. В настоящий момент он целиком поглощён борьбой с прочным браслетом на своём левом бедре.
Тогда Настя, пользуясь малой длиной своего платья и потому не подбирая подол, становится на колени.
Некоторое время она задумчиво созерцает его давно уже обмякший детородный орган словно что-то внеземное.
При других обстоятельствах Стаса бы могло завести, что девушка по собственной воле встала коленями в лужу его мочи. Теперь же он лишь зарычал громче от боли из-за того, что при очередном рывке ещё сильнее насадил себя на паяльник.
Губы Насти обнимают его член...
Словно в стремлении подать себя навстречу ей, а на деле просто в очередной попытке отстраниться от паяльника, он изо всех сил напряг бёдра в оковах.
Язык Насти принимается за лихорадочную деятельность...
Странно, но то ли в силу рефлекса, то ли в силу чего-то иного, Стас ощущает эрекцию, дёргаясь от боли в оковах, хотя говорить о каком бы то ни было удовольствии тут особо не приходится.
Физиология?
Отстранившись на миг, Настя с ощутимым наслаждением рассматривает висящую перед её носом пульсирующую сосиску, являющуюся продолжением конвульсирующего от боли тела.
— Достаточно?
Произнеся сие слово с полуутвердительными интонациями, она протягивает руку Стасу за спину, и он ощущает извлечение из себя источника мучительной боли.
При этом чуть ли не теряя сознание...
— Пожалуй, — отвечает себе она.
Невзирая на то, что паяльник извлечён, боль отнюдь не ушла. В момент извлечения паяльника она вообще десятикратно превысила все мыслимые высоты, сейчас же внутри Стаса словно пульсирует на месте былого пребывания паяльника мерно горящее пламя.
— Или вернуть? — полузадумчиво произносит Настя.
— Ммм-ммм-мм-мм-мм!!..
Он и сам не ждал от себя столь энергичной реакции. От одной только мысли, что паяльник возвратится на прежнее место, кажется, на лбу у него выступило вдвое больше испарины.
При том, что лоб его и так давно уже тёк дождём.
Как и всё тело.
— Что ж, — улыбаясь, Настя смотрит в его полные ужаса глаза, — посмотрим. Я пока ненадолго отлучусь.
Распрямившись, она окидывает Стаса откровенно собственническим взглядом. После чего неспешной гарцующей походкой направляется к двери.
Он провожает её одеревенелым взором.
То ли под действием боли, то ли под действием шока, то ли ввиду последнего глазного контакта между ними, но только теперь до Стаса начало доходить самое очевидное: всё происходящее сейчас было спланировано ей, златоволосой девчонкой с печальным и одновременно насмешливым взглядом, с самого начала.
То была не смесь радости и грусти, стыда и удовольствия, как он прежде полагал. То была смесь снисходительной печали и скрытой насмешки мастера перед дилетантом.
Она как гениальная актриса — в гениальности этой Стас мог удостовериться ещё при наблюдении её на деревянном ложе — с самого начала распаляла его двуликими разговорами на тему скрытых фантазий и невинными рассказами о шалостях с крапивными кустиками. Она знала, что ему едва ли удастся удержать себя, сжимая паяльник в руке.
Она сделала всё, чтобы он сам покорно шагнул в ловушку, радостно сбросив с себя все тряпки и позволив себя заковать, — и он таки шагнул в неё.
Могла ли она добиться этого и так?
Просто попросив?
Наверное, могла, — с тоскою признал Стас. Быстровозбудимого идиота вроде него было достаточно легко уговорить. Но, быть может, ей хотелось твёрдых гарантий, а может, хотелось иметь моральное преимущество. Чтобы, так сказать, с полным правом мучить и пытать его раскалённым докрасна паяльником.
Что ж, теперь он пребывает в полном её распоряжении.
Ловушка захлопнулась.
За дверью раздаётся дробный звук каблучков. Секундой позже на пороге комнаты возникает Настя с блюдцем чего-то беловато-прозрачного в правой руке.
Теперь она одета несколько по-иному. Видимо, возжелав сменить пропитанные мочой колготки, в итоге она, повинуясь стихийной вспышке чувства вкуса или желания покрасоваться пред пленником, сменила туалет целиком.
Чёрные босоножки, тёмные колготки, цельное чёрное платье.
Теперь она больше всего похожа на ту свою фотографию в виртуальном альбоме, которая некогда показалась Стасу наиболее «гламурной» или «журнальной» из всех.
Изменился даже взгляд.
Став не то мирно-домашним, не то спокойно-скучающим.
— Не тосковал?
Присев перед Стасом на корточки, она берёт двумя пальцами один из кубиков льда — так вот что у неё в блюдце? — и, глядя ласково в его глаза, заводит ладонь с кубиком ему за спину.
Он невольно передёргивается от обжигающе ледяного касания. Кубик льда, оставляя влажную дорожку у него между ягодиц, причиняет ему боль, как и любое прикосновение к ожогу, но одновременно — будучи ледяным — дарит и приятную прохладу.
Проведя им меж измученных половинок многострадального зада, Настя доводит кубик аккурат до места бывшего пребывания паяльника и чуть-чуть подталкивает.
Как бы шутя.
Кубик соскальзывает вниз меж половинками зада. Поймав его на середине пути, Настя вновь, словно играючись, начинает неторопливо поднимать его вверх.
Вниз и вверх.
При этом глядя Стасу в глаза с той же заботливой нежностью. Словно лаская его кубиком льда.
Вниз и вверх.
Снова.
Помимо своей воли, глядя в лицо стоящей перед ним на корточках притворявшейся мазохисткой садистки — или садомазохистки? — он ощутил, что заводится.
Что это, Стокгольмский синдром?
Или же его измученный организм попросту столь благодарен ей уже за одно то, что она его сейчас не пытает, за каждый миг без адской боли, что сворачивается в животе узлом от одной мысли об изменении ситуации и готов на всё ради сохранения диспозиции как она есть?
Чуть-чуть скосив глаза в сторону его восстающего органа, Настя слегка-слегка щекотнула оный кончиком носа.
— Тебе ведь понравилось это, правда? — Эти слова она произносит негромко. Почти шепчет.
Он ощущает при этом её жаркое дыхание на головке члена. Настя облизывает губы.
— Понравилось?..
Вопрос её двусмыслен, почти коварен.
За положительным ответом может последовать что угодно, но, поскольку Стас всё равно не решится ответить ей отрицательно, то предпочтёт даже в мыслях перед собой сделать вид, что она спрашивает о его впечатлениях от её языка и губ.
Поэтому он кивает.
Настя чуть выгибается вперёд. Между её губами и головкой его члена остаётся зазор от силы в пару миллиметров. Стас пытается изо всех сил сосредоточиться на возбуждении, устраняя зазор.
Пальцы её сжимают уже новый кубик льда.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — В момент, когда ротик её приоткрывается буквой «О» и создаётся на миг впечатление, что губки её вот-вот сомкнутся алым поясом вокруг подрагивающего поршня, Стасу начинает казаться, что он готов кончить. — Научить человека — вот, к примеру, тебя — не бояться боли. — Она чуть раздвигает губы и позволяет на миг проскользнуть меж ними кончику языка. — Научить тебя любить боль.
Язык её чуть выдвигается вперёд и почти касается кончика его чуть ли не лопающегося от натуги члена. Почти касается.
Почти, но не совсем.
— Для этого надо соединить приятное с неприятным, — вновь тихим полуголосом, почти что шёпотом произносит она. — Сладчайшее с горьковатым. Раскалённое с освежающим.
О чём это она?
Настя протягивает вперёд свободную руку и касается пластмассовой рукоятки паяльника.
Организм Стаса безо всякого участия сознания уже на одно это её движение реагирует мгновенным напряжением и стоном.
Настя чуть придавливает паяльник к кубикам льда.
Проворачивает, прижимая его к горстке полупрозрачной щебени в блюдце то одной, то другой стороной.
Раздаётся шипение.
— Чтобы научиться любить боль, — Настя смотрит прямо ему в глаза, — надо получить удовольствие от боли. Или хотя бы одновременно с болью, соединив соль и сахар в единый неразделимый кристалл.
Держа в руке охлаждённый льдом паяльник, Настя выпрямляется, по-прежнему не сводя со Стаса строгого взгляда.
— Я хочу, чтобы ты получил удовольствие от боли. Прямо сейчас, на моих глазах. Если ты сумеешь, успеешь это сделать явным и очевидным, окончательным образом, — предпоследнее слово она подчёркивает, — то я сразу же извлеку из тебя паяльник. Если же нет — так и оставлю в тебе. Чтобы тебе было легче, я даже освобожу частично твою левую руку. Вопросы есть?
Мычание, по-видимому, за вопросы не принимается.
Что может быть страшнее боли от процесса получения ожога? Разве что боль от ожога уже бывшего и варварски кем-то потревоженного.
Кончик паяльника, пока вроде бы холодного, торкается ему в задний проход, и анус сразу же сводит дикой болью.
Не обращая особого внимания на его горловой стон и прошедшую через всё тело судорогу, Настя погружает паяльник глубже — о чёрные и голубые небеса, едва ли не глубже, чем она сделала это в прошлый раз! — и закрепляет оный прочнее на неведомом Стасу устройстве. Обойдя вокруг, проворачивает до щелчка ключ на оковах вокруг запястья его левой руки и с уже знакомым ему выражением великосветской скуки отступает на пару шагов, явно готовясь насладиться ожидаемым зрелищем.
Роль Стаса ему ясна и при этом унизительна до простого.
Получить удовольствие.
У неё на глазах.
Явным образом.
Получить его «от боли», если это вообще возможно, он едва ли сумеет, даже язычок Насти едва сумел завести его во время конвульсий, так что единственный его шанс — успеть довести себя до кульминационной точки раньше, чем боль станет нестерпимой.
То ли от страха, то ли от остаточной боли, но Стасу показалось, что на этот раз паяльник накаляется гораздо стремительнее.
Сильно ли его мог охладить лёд?
Глядя на Стаса, Настя неторопливо проводит языком по губам. Этот её жест словно служит для него спусковым крючком; не отводя взгляда от её губ, он изгибает руку — по-прежнему скованную чуть ниже плеча и лишь ограниченно свободную — таким образом, чтобы дотянуться до промежности.
Хорошо, что благодаря Интернету — и приспособленной под правую руку компьютерной мыши — он давно привык делать некоторые вещи левой рукой.
Успеет ли он, однако?
Зажмуривается, пытаясь забыть о раскаляющейся стали позади, пытаясь сосредоточиться хоть на каких-то возбуждающих фантазиях и образах.
Страшно.
Слишком страшно, чтобы завестись.
«Если сумеешь... сразу же извлеку из тебя паяльник. Если нет — так и оставлю в тебе».
Стерва.
Как приятно было мучить её там, на деревянном ложе, думая, что она взаправду корчится от боли. Как сладко было бы подвергнуть её этой процедуре воочию.
Он поймал себя на стихийной вспышке возбуждения.
Извлекая из бездонно-чёрных глубин памяти образ Насти, извивающейся на деревянном ложе от страданий; Насти, делающей от боли почти что стойку на руках и при этом ненароком подсовывающей свои напряжённые соски ему чуть ли не прямо под губы; воспроизводя в воображении её расширенные глаза — наполненные слезами и ужасом.
Сучка.
Он раздвигает изо всех сил ягодицы, боль между которыми вновь начинает постепенно приближаться к нестерпимейшему порогу. Спорадическими, резкими движениями сжимает и разжимает руку на члене.
Вспоминает.
...её расширившиеся от боли глаза...
...её беспомощное мычание сквозь лейкопластырь...
...её растрёпанные золотые волосы, сбившиеся тогда в полный хаос из-за конвульсивных рывков головы из стороны в сторону...
Резко дёргается всем телом на пластиковом макете, ощущая, как тугие струи липкой жидкости толчками покидают его организм, ударившись при этом затылком о твёрдую панель позади.
Больно!..
Причём не только в затылке, но и в заду.
Распахивая глаза, Стас замычал сквозь лейкопластырь уже сам, умоляюще глядя на Настю — как-никак внешне он свою часть соглашения выполнил. Златоволосая девушка в чёрном платье неспешно коснулась наманикюренным пальчиком одной из кнопок наклоненного ею набок его же собственного телефона.
Странно, но он почему-то не слышит щелчка фотокамеры.
— Отличное видео.
Видео?..
Боль мешает Стасу в достаточной мере осмыслить её слова. Он дёргается в оковах, пытаясь напомнить Насте о её обещании.
— В этот раз положение для съёмки мною было выбрано наиболее подходящее, — с лёгкой небрежностью, как бы отстраняясь заранее от любой похвалы, произносит она. — Вид сбоку, прекрасный обзор лица и почти всего тела, колышущийся позади включенный в сеть паяльник.
Она делает шаг вперёд.
— Красота, — улыбается Настя наизусть выученной им трагично-торжествующей улыбкой. — Хоть размещай на YouTube.
Возможно, не будь на нём лейкопластыря и не поджаривай в настоящий момент раскалённая сталь его прямую кишку, он бы и изрёк что-нибудь саркастическое вроде: «Удалят. Правила YouTube воспрещают публиковать там порнографию и снафф-видео». Однако липкая лента склеивает его рот, а адская боль является отличным противоядием от сарказма.
Подойдя к нему почти вплотную, Настя становится прямо перед ним — так, что Стас может разглядеть до мельчайших чёрточек любую складку на её лице.
Он мычит вновь.
— Чего ты стесняешься? — приторно-ласково спрашивает она. Рука её проскальзывает ему за спину, к торчащему из зада паяльнику; Стас замолкает, глядя на Настю со страхом и надеждой. — Актёр из тебя вышел просто великолепный. И, если тебя смущает мысль о первой видеосъёмке, то съёмка эта была далеко не первой. Там, в комнате с деревянным штакетом, тоже была размещена видеокамера скрытого типа.
Настя склоняется к нему.
— Кадры просто изумительные, — шепчет она Станиславу прямо в ухо. — Особенно если обрезать конец и начало. Изверг-тиран, мучающий невинную девушку с помощью электроприбора.
Горло его рождает то ли взвизг, то ли всхрип — это рука Насти, наконец сжалившейся над Стасом, избавляет его от паяльника.
Он тяжело задышал.
Настя выпрямляется. В глазах её сияет тихое торжество.
— Между прочим, не так уж сильно раскалённого, даже в тебе, — лукаво добавляет она. — Твоё пыточное орудие было чуть по-другому настроено, но, так или иначе, чрезмерно оно накалиться не могло. Температуру в градусах называть не буду, чтобы тебя не шокировать, но, думаю, через пару дней или недель специальных притираний твоя попа заживёт. Хотя, — тут Настя хихикает, — пользоваться туалетом по-большому в эти дни я бы тебе не рекомендовала.
Наслаждаясь его изрядно оторопевшим беспомощным видом, девушка в чёрном платье с явной насмешкой смотрит Стасу в глаза.
— Так-то, — произносит она коронную фразу Капитана Обвиуса. — У страха глаза велики. Особенно — у страха перед болью.
Изреча сей трюизм, измучившая его особа — в мыслях для неё у Стаса не осталось сколь-либо печатных эпитетов — грациозно разворачивается к двери. Почти у порога оборачивается, тряхнув своими пшеничными волосами.
— Пойду переправлю полученную видеозапись подруге. Предыдущее шоу, кстати, с самого начала транслировалось на её компьютер через Интернет. Номер твоего телефона мы уже знаем, — Настя облизнулась, — так что, пробив по базе, сможем без труда установить о тебе и всё остальное.
Стоя у самого порога, касаясь боковой перекладины дверного косяка кончиками пальцев, она иронически косится на Стаса.
— Тебе ведь не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из твоих знакомых получил сделанные снимки и видеоролики? — Голос Насти вкрадчиво опускается. — Кто-нибудь из знакомых или родственников?
Молчание.
Представлять себе эту унизительную картину нет ни желания, ни необходимости. Даже если бы Стасу и было что сказать, лейкопластырь по-прежнему прочно заклеивает ему рот.
Звонко рассмеявшись, Настя захлопывает дверь.
~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
— Ну, как? Можешь идти?
С момента, когда Настя разомкнула последний браслет на его измученном теле, отпустив при этом очередную колкую реплику, прошло минут пять.
Будучи весьма измождён и с трудом держась на ногах, Стас даже не попытался сомкнуть свои пальцы на её хрупкой шее — или осуществить любую иную из десятков кровожадных фантазий, роем переполнявших его ум при пребывании в нём паяльника. Кроме того, Настя не сочла за труд поведать ему, что в этом случае произойдёт.
Ей ли, подругой ли, компромат будет пущен в ход.
По-любому.
— Я, кажется, задала вопрос.
Глаза девушки иронично поблескивают. Похоже, ей впервой наслаждаться властью над человекоподобным созданием.
Они стоят на улице.
От обшарпанного подъезда дома старинной архитектуры Стаса и Настю пока отделяет лишь пара десятков шагов. Шаги эти — как и сделанные Стасом ранее после освобождения внутри квартиры — были преодолены им весьма неуверенно, так что вопрос Насти неудивителен.
— Могу, — наконец неохотно раздвигает губы он.
Стоя, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь даже толком поднять глаза на Настю.
Мучительница его перед выходом вновь сменила гардероб. Верх, внешне выглядящий как серовато-белая складчатая маечка-безрукавка — ну не разбирался Стас в названиях женской одежды, — и низ в виде короткой чёрной юбчонки.
Колготок на ней теперь нет — или они идеально телесного цвета? — что, в сочетании с исчезающе малой длиной юбочки, позволяет беспрепятственно любоваться изумительно длинными и ладненькими ножками.
Что и является одной из мешающих поднять взгляд причин.
— Нравится? — осведомляется Настя.
Губы её на миг приоткрываются, позволяя проскользнуть меж ними алому кончику языка.
Она превосходно видит его состояние.
— Я, вроде бы, спросила. — Поймав взор Стаса, она с великодушным видом не спеша повторяет: — Тебе нравятся мои ноги?
— Да.
Нет, не быть ему сейчас никак Дизраэли или Цицероном. Да и охоты изощрять красноречие ради сей собеседницы тоже нет.
— Тогда полюбуйся ими.
Настя улыбается.
— Не стесняйся же. Изучи их взглядом. Можешь, — она вновь облизнула губы, — немного поиграть с собой.
Стас моргает, невольно окидывая взором округу.
Улица, на которой они стоят, относится к старинным районам города и покрыта булыжчатой кладкой. Людей здесь в целом обитает не так уж и много, но тем не менее район достаточно населён.
В шагах тридцати от них — песочница, в которой играют дети. На противоположной стороне улицы — несколько мужиков, несущих куда-то оконное стекло. На углу неподалёку — женщина почтенных лет, возможно — мамаша кого-то из детей в песочнице, о чём-то вполголоса беседующая с дворничихой.
— Смелей, — шепчет Настя.
Чуть переступив с ноги на ногу, она демонстрирует свои ножки в ещё более соблазнительном ракурсе.
Ей явно нравится ощущение власти. Ещё не зная толком, на что её употребить, она как будто бы импровизирует на ходу.
Стас краснеет.
Настя — будто невзначай — опускает ладонь на один из карманов своей ультракороткой юбчонки, до сих пор скрывающий в себе его мобильный телефон. Стасу вспоминаются во всей живости сказанные ею накануне слова: достаточно разослать какой-нибудь из сделанных сегодня фотоснимков по номерам из его адресной книги — и он пропал.
Ещё багровый от стыда, он пытается зафиксировать взгляд на ножках Насти — на её действительно изумительных и словно бы выточенных из слоновой кости ножках — протягивая нерешительно руку к собственным брюкам.
Всего несколько движений через ткань почему-то приводят к дикому, противоестественному возбуждению.
Что он делает?
Беседа чьей-то мамаши с дворничихой вдали затихает.
— Тебе нравится, не так ли? — Глаза Насти сияют. Он пытается сосредоточиться на её глазах, на её словах, на чём угодно, чтобы обращать как можно меньше внимания на окружающую улицу. — Тогда иди за мной.
С этими словами Настя неторопливо разворачивается и устремляется прочь от старинной архитектуры подъезда, оставив примерно с полтора десятка шагов между собой и Стасом.
Она оборачивается.
— Не останавливайся.
Взгляд её касается его застывшей на брюках руки.
— Продолжай.
Следуя за ней, весь пунцовый, Стас держит взгляд на её ладненьких ножках старшеклассницы — что за наваждение, в этом своём нынешнем облачении она действительно выглядит школьницей? — руку же держа на брюках и периодически совершая ею недвусмысленные пируэты.
Пытаясь не обращать внимание на реакцию прохожих, на почему-то замерших вдали мужиков с оконным стеклом в руках, на чьё-то изумлённое восклицание из открытого окна несколькими этажами выше.
Время от времени Настя оглядывается, контролируя его поведение; на губах её играет язвительная усмешка.
То расслабляя и чуть отстраняя руку, то тяня её к брюкам вновь после очередного взгляда Насти, Стас вдруг осознаёт, как может выглядеть совершаемое им со стороны — будто он пристроился в хвост девчонке специально для дрочки на неё и пытается скрыть от неё свои действия? — и покрывается краской ещё гуще. Ему становится ясно, что и эта видимость создана Настей не случайно.
Целенаправленно.
Оставив позади уже несколько пролётов между домами и дойдя до невысокого каменного барьерчика, огораживающего пышную цветочную клумбу, Настя присаживается на край барьерчика и вытягивает свои прекрасные ноги.
— Садись, — делает она жест рукой. Усмехается, видя его вытянувшееся лицо: — Ах да, я и забыла.
Зато об этом превосходно помнит его зад.
— Тебе не жарко? — неожиданно спрашивает Настя, пристально вглядываясь в него.
Переминаясь с ноги на ногу, Стас меж тем продолжает неловко стоять в нескольких шагах от неё.
— Ты бы мог... спустить с себя брюки. — С этими словами она неспешно проводит языком по губам. — И даже бельё.
Вновь непроизвольное окидывание взглядом округи. Вдали — ещё одна песочница с вездесущими детьми, но других людей поблизости как будто нет.
А за окнами многоэтажек?
— Не стесняйся, — шепчет Настя.
«Хорошо хоть, что район не мой и в нём меня никто не знает», — мелькает в голове дурацкая, совершенно суматошная мысль.
Настя, склонив голову набок, наблюдает за его частичным освобождением от одежды.
— Ты знаешь, — внезапно сознаётся она, слегка затаив дыхание, — у меня есть подруга в Интернете, немного помешанная на теме эксгибиционизма. Живёт она тут же, собственно, в этом же городе, но познакомились мы с ней через Сеть, на том же сайте, что и с тобою. Её дико заводят все эти нечаянные и даже нарочные уличные раздевания, частичное и полное обнажение, вся эта непристойщина. Наверное, — тут Настя облизнула губы, — она бы с ума сошла от возбуждения, увидев, что я тут проделываю с тобой.
Стас стоит перед ней полуголый — фактически голый в главном — даже не пытаясь как-либо перебивать её монолог. И, к ещё большему унижению своему, сам начиная — или всё ещё продолжая? — ощущать признаки некоторого возбуждения.
Хотя при этом его бьёт дрожь.
— Поиграй с собой. — Улыбка Насти становится безжалостной. Полусжатую в кулак правую руку она вытягивает вдоль собственных коленей, этим как бы ненавязчиво привлекая к ним ещё больше внимания. — Прямо здесь и сейчас.
Не отводя от Стаса взгляда, она извлекает из кармана собственной юбки его мобильный телефон, после чего уже знакомыми ему движениями принимается ловить фокус.
Вернее, контраст.
— Думаю, моей подруге понравятся снимки, — вполголоса произносит она. — Может быть, когда я наиграюсь с тобой, мне препоручить тебя ей? — Настя звонко рассмеялась. — Не завидую тебе в этом случае. Не удивлюсь, если она заставит тебя проделывать это в автобусах, в супермаркетах, у себя на работе — ещё и снимая себя при этом — да где угодно.
Почему-то Стаса пробивает новая волна дрожи и рука его на оживляющихся причиндалах вздрагивает почти конвульсивным образом.
— Мммм.
Настя приоткрывает губы.
— Что я вижу. Похоже, нам нравится эта идея?
Он молчит.
Бездействуя.
Чего нельзя сказать о его руке.
— Что ж, — Настя чуть закусывает верхнюю губу, — если нам так нравится прилюдная демонстрация себя — кто я, чтобы не пойти навстречу столь разгорячённым желаниям?
Насмешка в её глазах меж тем становится совершенно, абсолютно нестерпимой. Грациозно выпрямляясь, Настя оправляет образовавшуюся на юбке складочку и окидывает меланхолическим взглядом округу.
— Пошли.
— К-куда?..
Стас неловко пытается вновь натянуть бельё и брюки.
— За мной.
Голос Насти становится чуть приглушенным.
— Хотя дневные занятия наверняка уже окончились, но, надеюсь, кое с кем повидаться сегодня я ещё успею.
Она оглядывается; в глазах её просверкивает искринка.
— МЫ ещё успеем.
Его в очередной раз пробивает дрожь.
Ещё сильнее дрожь пробивает Стаса, когда спустя ещё несколько минут и ещё несколько пролётов между домами перед ними открывается вид на здание ничуть не старинной и превосходно известной ему, хотя и чуть подзабытой за последние годы архитектуры.
Типовое здание школы.
Невольно он сбивается с шага и смотрит на Настю впереди. Но та, как ни в чём не бывало, целеустремлённо шагает вперёд.
Школьница?
Получается, на все эти жуткие вещи его развела, фактически взяв его в плен, обыкновенная одиннадцатиклассница-акселератка? Нет, восемнадцать ей, судя по внешнему виду, уже исполнилось, но всё равно...
Живот Стаса сворачивается узлом.
~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
— Насть, ты тут? — одна из девчонок в школьном гардеробе, явно готовящаяся сменить школьную форму одежды на уличную, смотрит на его мучительницу. — Я думала, у тебя грипп.
— Не. Я осваивала новую игрушку, благо предков не было дома.
По коже Стаса проносится лёгкий холодок.
— Игрушку? — Рядом возникает ещё одна девчонка.
Если у той, первой девчонки были короткостриженые каштановые волосы, то у этой — длинные чёрные. При этом кожа её смугла и черты лица в целом выдают южную кровь.
Или цыганскую.
Оглядываясь через плечо на Стаса, Настя, похоже, испытывает необходимость представить их друг другу.
— Ира. — Движение рукой в сторону обладательницы каштановых волос. Следом — жест в сторону смугляночки: — Азалия.
Так, во всяком случае, прозвучало для него второе имя. Расслышал он его нечётко, так что твёрдой уверенности нет.
Стас и не подозревал, что есть такое цветочное имя.
— А это — моя новая игрушка. — Улыбаясь, Настя извлекает из кармана корпус его сотового телефона, хотя речь явно не о мобильнике. — Можете звать его Стасом.
Он сглатывает слюну.
Пытается сглотнуть, вернее. В горле абсолютно сухо. Почему-то у Стаса возникает странное чувство, будто он чётко знает наперёд следующую фразу Насти.
— Он будет делать всё, что я скажу. — Вот она и прозвучала. — Покажи-ка, как ты играешь с собой.
Пальцы Насти чуть огладили корпус мобильного телефона. Небрежно так. С намёком на последствия ослушания.
Стас раболепно повиновался.
Стоя посреди наполненного людьми гардероба на нулевом этаже среднестатистического школьного здания. Стоя перед тремя школьницами, причём, что ужасней всего, симпатичными, отчего рука Стаса начала двигаться ещё быстрее. Гадая при этом, какую кару Уголовный Кодекс назначает за «развратные действия» пред несовершеннолетними — пусть девчонкам и по восемнадцать, в гардеробе могут найтись прочие зрители? — и может ли смягчающим обстоятельством послужить принуждение к оным действиям чрез жёсткий шантаж.
Ира, как будто с лёгким отвращением, фыркнула, на лице же Азалии возникла неприятно знакомая Стасу усмешка.
— Ну ты даёшь. — Это она Насте. — Значит, ты всё-таки...
Она недоговаривает.
— Всё-таки.
О чём идёт речь, они не уточняют.
И так ясно, впрочем, что не по годам озабоченные школьницы эти скорее всего давно уже делятся меж собой своими нездоровыми фантазиями.
— Теперь... — Настя облизывает губы, призадумавшись.
Выражение её лица явственно сменилось после входа в школу. То ли тут свою роль сыграла придающая уверенности близость подружек, то ли нечто иное, но последние остатки страдальчески-мазохистских черт покинули её личико. Теперь её взгляд выражает лишь властность, спокойное уверенное наслаждение и некоторую стервозность.
— Теперь... возьми Иру за сиську.
— Эй, ты чего? — Смеясь, та даже отступает на два шага.
— Я сказала.
Настя вновь проводит пальцами по корпусу телефона, кидая на Стаса намекающий взгляд.
Чувствуя прилив крови к щекам — и не только — он вытягивает руку вперёд и быстро дотрагивается через школьную униформу до Ириной груди. Ира при этом не пытается отступить ещё дальше, хотя, между прочим, могла бы.
В глазах её, впрочем, появляется нечто затравленное.
Явно не впервые.
Настя тем временем стремительно кидает подозрительно хитрый взгляд на Азалию.
— Обними её. Полапай. — Азалия говорит не спеша, явно лишь вживаясь в роль повелительницы. — Запусти руку ей в трусики.
Настя лишь кивает, этим подтверждая приказ. Пальчики её продолжают привычно поскрёбывать поверхность телефона.
— Эй, девочки, вы чего...
Ира всё ещё пытается свести происходящее в шутку, но в глазах её уже не просто затравленность.
Страх.
Она отступает на шаг и пытается отступить ещё дальше, но за руку её хватает Азалия, а за другую руку — Настя. Бормоча что-то ехидно-успокаивающее, они удерживают слабо вырывающуюся и при этом не пытающуюся позвать на помощь девчонку на месте.
В затуманенном сознании Стас делает шаг вперёд, давя порыв оглянуться — если за происходящим в школьном гардеробе сейчас наблюдает кто-то из взрослых, оглядывание всё равно не поможет, но впридачу наблюдатель ещё и запомнит его лицо. Хотя вроде бы ещё пару минут назад взрослых в гардеробе не было, но кто знает?
Нерешительно приобнимает девчонку за пояс.
— Смелей. — В голосе Насти столько ехидства, что его можно было бы добавлять в чай вместо лимона. — Ей понравится.
Они одновременно, словно по договорённости, отпускают Иру. Девчонка дрожит в его объятиях, но уже не пытается сбежать.
Она явно «третья лишняя» в этой компании.
Вечно последняя, вечно травимая и самая закомплексованная. Что же её вынуждает покорно терпеть капризы остального дуэта, просто желание пребывать в престижном кругу или, как в случае со Стасом, некий компромат?
Рука его проскальзывает Ире под юбку, ощущая ладонью её упругое бедро и вскоре добираясь до узенькой ленточки трусиков. Слыша почти сводящее его с ума тяжёлое горячее дыхание девчонки, он поддевает ленточку кончиками пальцев и чуть-чуть пробирается под неё.
Проводя пальцами по половым губам, по морщинистым кожаным складочкам клитора чуть выше.
Проводя ещё раз кончиками пальцев по тому же маршруту и чуть щекоча подушечкой большого пальца клитор.
Играя.
Чувствуя, как дыхание Иры сбилось и как под пальцами его выступили первые капельки смазки, пробираясь средним и указательным пальцами в щёлочку меж половых губ, большим пальцем продолжая притом поигрывать со складками клитора, то теребя их, то на миг проскальзывая меж ними.
Всё быстрее и быстрее.
Без остановки.
Знакомый звук щелчка фотокамеры сбивает Стаса с ритма.
— Эй. — Голос Иры негромок, но в нём слышится ужас. — Что ты...
— Прекрасный снимок для истории. — Это уже голос Насти. — Наша скромная невинная тихоня-отличница, с зажмуренными от наслаждения глазами и невыразимым кайфом на лице, висит на плече у дылды, рука которого в это время бесстыднейшим образом шарит у неё под юбкой.
Она тихо смеётся.
— Теперь спусти с неё трусики, — поспешно вставляет Азалия. — До коленок.
— Не надо. — Ира в его объятиях напрягается. — Я не...
— Разве не ты признавалась в своё время, что фантазируешь иногда о том, чтобы тебя изнасиловали, прилюдно, при всех? — Острой иронии в голосе Насти столько, что им можно резать лёд.
— Но я...
— Твои фантазии, кстати, записаны у меня на диктофончик, — перебивает Настя. — Жаль лишь, что не в этом телефоне.
Похоже, что Стас и насчёт компромата был прав?
Впрочем, он уже давно не пытается как-либо анализировать происходящее. Что толку пытаться анализировать то, что не можешь изменить? Действуя как покорный автомат — или как похотливый автомат — он приспускает узкую ленточку белья с упругих девичьих ягодиц и толчком отправляет её вниз.
Новый щелчок камеры увековечивает текущее состояние Иры.
Пальцы Стаса проскальзывают меж её нагих ягодиц, вновь нащупывая уже давно влажную алую щёлочку.
На миг один из пальчиков подныривает глубже.
И ещё раз.
Ира тихо стонет.
Стон этот звучит неожиданно чётко на фоне окружающей тишины, наводя этим на невольную мысль, что в гардеробе школы никого уже нет. Или напротив — все сгрудились безмолвной толпой вокруг этого квартета?
«Слово «промискуитет» подошло бы лучше», — мелькает в разгорячённом уме Стаса безумная мысль.
— Теперь... возьми её. Быстро.
Судя по голосу, Настя почти хихикает.
— Нет. — Ира несмело протестует, по телу её пробегает дрожь. — Я не... Не надо.
Сжимая девчонку крепче, он ощущает весь жар её приникшего к нему тела и стекающую по кончикам его пальцев влагу.
Он ведь действительно хочет её.
Чёрт.
— Надо. Но, если ты боишься нежелательных последствий, — судя по тону, Настя улыбается, — то сделай это по-другому. Подставь, например, свою прекрасную попку.
Где она набралась таких слов и выражений?
— Нет!..
Голос Иры выдаёт, что она уже почти на грани истерики.
— Что ж, нет как нет. — Настя явно продолжает улыбаться. — Зачем же так кричать. Тогда чуть-чуть наклонись — встань на коленки — и приоткрой ротик. Поиграй с моей игрушкой языком. Ведь ты получила сегодня удовольствие, разве не справедливо было бы и доставить его?
— Я...
— Ты ведь не хочешь, чтобы кто-нибудь из твоих предков увидел сделанные сегодня снимки? — вбрасывает Настя уже известный Стасу неотразимый аргумент. — Или хочешь?
Многих ли она цепляет вот так на крючок шантажа? Интересно, хотя бы Азалия не находится у неё на крючке?
В глазах Иры меж тем стоит ужас.
— Пожалуйста...
— Что ж, тогда, — Настя как будто улыбнулась ещё шире, — поинтересуемся у Стаса. Пусть всё будет зависеть от него. Господин Станислав, желаете ли вы насладиться язычком леди Ирины?
Тишина.
Все чувства его в этот миг как будто сверхъестественно обостряются. Слышно, как стучит кровь в его висках, отчётливо ощущается бархатная кожа Иры под его нагло проникшей к ней под юбку ладонью, без труда улавливается беззвучная мольба в устремлённых на Стаса глазах.
Глаза девчонки безмолвно умоляют. Брюки его меж тем едва ли не лопаются изнутри.
Капелька Ириной влаги стекает по его пальцам вниз...
— Желаю.
Он ли это сказал?
— Ты слышала. — Голос Насти сочится насмешкой. — Ну же, решительней, опуститься на коленки — это совсем не больно.
В глазах Иры как будто что-то потухает.
Опускаясь на колени, одиннадцатиклассница — или десятиклассница? как знать, не оставляли ли её на второй год? — тянет несмело руку к резинке его синих брюк.
Приспустив их вместе с бельём, девчонка, которая вполне могла бы стать ему другом — ведь их даже поймали в ловушку сходным образом? — но которую он только что из-за своей похоти сделал себе врагом, несколько мгновений как бы в лёгкой оторопи смотрит на покачивающуюся перед её носом упругую сосиску.
После чего касается её губками.
Проводит кончиком языка...
Не выдержав, Стас стремительно кончает ей на губы и язык, забрызгивая жирными белыми каплями её напряжённое личико. Улавливая краем уха очередной щелчок фотокамеры, понимая, что Настя заполучила в свою коллекцию новую порцию незаменимого компромата на свою школьную подругу, но ему, собственно, уже всё равно. Его уже даже не очень волнует, не стал ли свидетелем развернувшейся в школьном гардеробе порнографической сцены кто-либо из взрослых, — его уже не волнует почти ничего.
Кроме чисто абстрактного, теоретического, отстранённого вопроса: когда и чем это кончится? Если, конечно, кончится чем-либо вообще?
Ноги его пошатываются, в глазах — лёгкая темнота.
— -----------
Что ж.
За всё надлежит платить, осознал Стас. Он совершил свою ставку, написав письмо девчонке, которая показалась ему лёгкой реализацией его извращённых фантазий, не сумев позже удержать себя в узде и позволив скрытым желаниям взять над собою верх. Что в итоге? — в итоге он стал реализацией фантазий и желаний чужих.
Всё честно.
Он, в конце концов, и так обещал ей, что она сможет использовать его для реализации даже самых странноватых и извращённых фантазий.
Кто виноват, если ты обещаешь то, чего не имел в виду?
Архив историй и порно рассказов